Услуга для будущей обслуги. Почему деградирует российское образование?

Еще совсем недавно российское (точнее, советское) образование небезосновательно заявляло о себе как о лучшем в мире, а теперь наше место в этой сфере более чем скромное.

Сокращение расходов на образование на 9,5 млрд рублей в бюджете 2020 года можно считать очередным напоминанием о том, что эта сфера для российской власти по-прежнему остается в списке приоритетов, финансируемых по остаточному принципу – в отличие, скажем, от расходов на силовые структуры и государственные телеканалы.

Но главная проблема российского образования не в том, что государственные расходы на него протяжении многих лет остаются устойчиво ниже уровня 5% от ВВП, который считается минимально приемлемым для полноценного вклада образования в благосостояние нации.

В конечном итоге ситуация в образовании не может развиваться по иной траектории, чем общество в целом, и все большее превращение России в мировую образовательную периферию есть лишь один из многих признаков того процесса деградации, который, к сожалению, наблюдается и в большинстве других сфер нашей жизни.

Согласно недавно опубликованному исследованию в рамках реализуемой ОЭСР Программы международной оценки учащихся (PISA), российские школьники оказались на 31 месте из 79 стран мира по читательской грамотности, на 30 месте - по математической грамотности и на 33 месте - по естественнонаучной. На первый взгляд, эти результаты не вызывают тревоги, ведь Россия по-прежнему стоит рядом со странами, которые принято называть развитыми: например, по навыкам чтения наши школьники оказались между Латвией и Италией, а по математическим навыкам – между Австралией и Италией, а по естественнонаучным – между Венгрией и Люксембургом.

Мировая периферия типа Мексики и Пакистана далеко, и переживать вроде бы не о чем, особенно если учесть, что расходы на образование в тех странах, с которыми мы стоим рядом, куда как выше.

Но если вспомнить, что еще совсем недавно российское (точнее, советское) образование небезосновательно заявляло о себе как о лучшем в мире, то наше нынешнее место в мире в этой сфере более чем скромное. К тому же ни Италия, ни Венгрия, ни даже Люксембург не являются мировыми лидерами в этой сфере – если обратиться к тому же рейтингу ОЭСР, то первые места в нем занимают Китай, Сингапур, Япония, Южная Корея, Канада, Финляндия и – внимание - Эстония.

Показатели же России в сравнении с предыдущим исследованием 2015 года заметно снизились по всем трем оцениваемым образовательным компетенциям. Среди ключевых национальных целей на ближайшие годы значится необходимость вывести Россию в первую десятку стран мира по качеству образования , однако, как и многие другие планы, заявленные в правительственных нацпроектах, это намерение выглядит заведомо невыполнимым, учитывая глубину накопленных проблем.

Стремительное ухудшение качества российского образования чаще всего принято связывать с ЕГЭ. В ходе опроса ВЦИОМ, проведенного летом прошлого года, 77% респондентов признали, что внедрение ЕГЭ свело образовательный процесс к натаскиванию учеников только на прохождение тестов, в связи с этим ухудшается качество знаний, причем за четыре года до этого такое мнение высказали 64%.

Однако дело, видимо, не только в ЕГЭ. В 2005 году, когда эта форма экзамена только начинала внедряться, опрос фонда «Общественное мнение» показал, что почти половина россиян считают, что качество образования в стране снизилось по сравнению с советским периодом.

С тех пор в стране сменилось три министра образования, с недавних пор управление этой сферой разделили на два ведомства – просвещение и высшее образование вкупе с наукой, однако пресловутого «прорыва» как не было, так и нет. Более того, качеством образования недовольны как сами обучаемые, так и их будущие работодатели. Проведенный в середине 2016 года опрос ВЦИОМ показал, что 91% работодателей и 56% молодых специалистов отметили недостаток практических навыков у выпускников российских вузов – с этой хронической проблемой российское образование живет уже третье десятилетие, пытаясь «вписаться в рынок».

Проблема, однако, состоит в том, что это самое «вписывание в рынок» есть не что иное, как банальный пример ложного целеполагания. Система образования по определению гораздо более инерционна, чем гибкие потребности рынка труда, и угнаться за этой быстро меняющейся конъюнктурой образованию крайне сложно. Типичный пример: еще несколько лет назад одной из самых востребованных экономических специальностей было банковское дело. Однако после того, как ЦБ РФ за короткое время лишил лицензии несколько сотен коммерческих банков, а живых сотрудников в финансовой сфере все чаще вытесняет искусственный интеллект, потребность в начинающих банкирах резко сократилась – хотя под их обучение были созданы серьезные структуры, потребовавшие вложения немалых ресурсов.

Ключевым моментом в проблеме, которую можно сформулировать как «образование и рынок», является то, что система образования сама по себе является отражением национальной экономики.

Если эта экономика ориентирована на долгосрочные приоритеты развития, то образованию просто не нужно быть мальчиком на побегушках у рынка – оно изначально встраивается в эти приоритеты. Если же горизонт решений очерчен в лучшем случае политическим циклом, а в худшем – слабо предсказуемыми поворотами, зависящими от внутриэлитных раскладов, то и от образования сложно ожидать иных результатов, чем постоянные попытки ухватить конъюнктуру за хвост.

Мы то развиваем инновации и нанотехнологии, то хватаемся за импортозамещение, то бросаем все силы на экспорт, то заболеваем цифровой экономикой и искусственным интеллектом и т.д.

Что в этой ситуации делать образованию помимо непрекращающихся попыток «вписаться в рынок» (судя по недавним амбициям в этой сфере – уже и в мировой)?

Конечно же, заниматься имитацией бурной деятельности под вывеской «реформ». В нашей российской жизни, наверное, и нет другой такой сферы, где «реформы» продолжаются уже, считай, четвертое десятилетие подряд.

В горбачевскую перестройку советское образование вступило под знаменем принятых в 1984 году «Основных направлений реформы общеобразовательной и профессиональной школы», далее наступил период, так сказать, стихийного реформирования девяностых, который затем сменился эпохой тотальной «ЕГЭизации». Углубление «реформ» сопровождалось ростом непопулярности осуществлявших их министров - антирейтинг самого рьяного из них, Дмитрия Ливанова, был настолько высок, что когда он наконец был отправлен в отставку в 2016 году, не раз приходилось слышать такое мнение: пусть новый министр наложит табу на слово «реформа».

Но нет. Спустя неполный год пребывания в должности новый министр образования (а ныне просвещения) Ольга Васильева анонсировала очередную реформу – на сей раз по передаче школ от муниципальных властей к региональным.

Между тем пресловутая ЕГЭизация, сворачивание или хотя бы сдерживание которой ожидали от Васильевой, за последние несколько лет лишь усилилась. 

Надо сказать, что перманентное реформирование образование – это не только наша национальная затея.

Норвежский социолог, профессор Оксфордского университета Стейн Ринген в своей книге «Народ дьяволов» предельно саркастично описывает образовательные реформы в Великобритании времен премьер-министра Тони Блэра. Последний позиционировал себя как «неолейбориста», обещавшего исправить неолиберальные перегибы времен Маргарет Тэтчер, но на поверку оказался едва ли не большим неолибералом, чем сама «железная леди».

Формально обещание Блэра уделять гораздо больше внимания социальной сфере было выполнено. В реальном выражении, отмечает Стейн Ринген, расходы на нужды образования в Великобритании с 1999 по 2007 годы увеличились на 4,3%, а в расчете на одного учащегося даже на 6,4%, строились новые школы, нанимались новые преподаватели. Аналогии с Россией в данном случае более чем очевидны: в сравнении с девяностыми, когда главной проблемой школы называлось отсутствие финансирования, сейчас денег в образование «закачивается» немало.

Однако на качестве образования это едва ли сказывается – в те же девяностые, несмотря на отсутствие денег, сфера образования не была так жестко зарегулирована, как сейчас, и это открывало для педагогов, действительно влюбленных в свою профессию, большие возможности после того, как пали догматы «всепобеждающего учения».

Нечто подобное произошло и в Великобритании: несмотря на увеличение финансирования при одновременном усилении централизованного управления и тщательности контроля, мер по повышению эффективности образования принято не было. В результате система школьного образования, пишет Стейн Ринген, по итогам десяти лет правления неолейбористов «так и осталась символом классового расслоения и его незыблемости».

У России в этом плане все еще впереди. Начавшийся процесс перевода ряда школ в ведение регионов (появление так называемых «губернаторских» школ) наряду с массовым появлением профильных классов различных ведомств и корпораций означает не что иное, как закрепление в образовании той сословной структуры российского общества , о которой уже давно говорят многие социологи.

Между тем сравнение с Великобританией содержит одно принципиально слабое звено: британское образование, как знаменитый британский газон, создавалось столетиями, и эксперименты Тони Блэра вряд ли принципиально повлияли на его репутацию. В одном из наиболее авторитетных рейтингов лучших вузов мира QS World University Rankings в первую десятку входят сразу четыре британских вуза, а в первой сотне их насчитывается 13.

Россия же в Топ-100 этого рейтинга представлена всего одним вузом – МГУ, находящимся всего лишь на 94 строчке.

Можно, конечно, и не обращать внимания на рейтинги, но как быть, если попадание в них давно уже является чуть ли не более важной задачей, спускаемой вузам сверху, чем собственно образовательный процесс? Остается только всеми правдами и неправдами изображать еще более бурную деятельность, выдающую желаемое за действительное.

Для отечественного образования характерны многие проблемы, присущие российскому обществу в целом, но много проблем и «самобытных», отраслевых. Впрочем, и они так или иначе обычно связаны с общенациональной ситуацией.

Разве можно сказать, например, что некоей сугубо школьной вещью в себе является чудовищное падение авторитета учителя? «Инженеры человеческих душ» и истинные творцы побед в войнах (речь об известной фразе «битву при Садовой выиграл прусский учитель», ошибочно приписываемой Бисмарку, но на самом деле произнесенной профессором Оскаром Пешелем) влачат весьма жалкое существование, мало почитаемые как государством, так и собственными учениками.

Причина такого положения дел здесь не только в том, что учителям мало платят. Более глубокая проблема совершенно в другом: в сегодняшней российской школе учитель, в сущности, превращен в мелкого чиновника, и это положение, конечно же, никак не соответствует тому высокому престижу, который был у педагогической профессии в СССР.

Но едва ли это случайно: если общая установка заключается в том, что школа или вуз оказывают некие образовательные услуги, то и оказывающий их не может претендовать на нечто большее, чем статус мелкого клерка, и продукт на выходе получается соответствующий – будущая обслуга для постмодернистской экономики услуг.   

Стоит ли удивляться тому, что сегодняшняя школа фактически превратилась в поле сплошных конфликтов?

Конечно, конфликт между педагогом и его строптивыми подопечными по идейным либо личным мотивам – явление, присущее всем временам и социальным системам. Были такие конфликты и в царской, и в советской школе, про них написаны многие книги и сняты фильмы. Но внимание они привлекали как раз потому, что были все-таки не совсем типичны.

Правда, уже в позднесоветское время можно увидеть признаки банализации такого рода противостояний. Знаменитый перестроечный фильм «Дорогая Елена Сергеевна» по одноименной пьесе Людмилы Разумовской имеет сюжет, в 1980-х казавшийся шокирующим и в то же время совсем не уникальным.

Увы, сейчас вся российская школа – сплошная «Елена Сергеевна».

Случаи типа того, что имели место в Красноярске, когда учительница, аттестуемая коллегами как скромная и спокойная, набросилась на хамивших ей учениц, или в Иркутске (там в 2010 году старшеклассники регулярно избивали пожилую преподавательницу физкультуры, страдавшую от провалов в памяти, и затем выкладывали в сеть видеозаписи своих «подвигов») быстро попадают в новости и неизменно вызывают резонанс. Но, собственно, для такого резонанса нужны совсем уж яркие подробности, или, как в приведенных сибирских примерах, запись и обнародование видео одной из вовлеченных сторон.

Каждодневная же взаимная нелюбовь и презрение без драк и побоев остается за кадром и давно никого не удивляет.

Маленькие зарплаты, контрастирующие с устоявшимся образом ненасытных коррупционеров с указкой, беспощадная бюрократия, тонны необходимой к заполнению документации, изнурительная борьба за лишние часы занятий – все эти факторы также не способствуют привлекательности учительского труда и, опять же, не прибавляют ученикам причин уважать тех, кто на все это согласен.

Логично, что в итоге педагогическое ремесло все чаще выбирают или энтузиасты, или случайные люди, для которых это единственный вариант трудоустройства или сугубо временная делянка на тяжелые времена, опять же, при отсутствии альтернатив. И отношения учителя географии Виктора Служкина со своими подопечными, как и причины его прихода в школу, запечатленные в еще одном литературном произведении («Географ глобус пропил» Алексея Иванова) и его экранизации, при некоторой гротескности вполне реалистичны.

Впрочем, классовая – в двух смыслах этого слова – напряженность присутствует и постоянно усугубляется не только между учителями и учениками, но и внутри ученической среды.

Понятно, что дети совсем уж богатых и влиятельных родителей имеют и используют возможность учиться в элитных школах или вообще за границей. Но даже имеющегося в обычных школах уровня социального расслоения хватает для нанесения глубоких моральных травм детям из малоимущих семей, не могущих похвастаться новеньким айфоном и айпадом. Школьное же руководство часто легализует фактические линии расколы. Недавние скандалы в Самаре и Екатеринбурге, где бедные – опять же в двух смыслах – дети ели за отдельным столиком второсортную еду, ярко свидетельствуют о самом настоящем расизме, пусть и социальном, а не по цвету кожи.

Как уже было сказано, в 2016 году назначение министром образования Ольги Васильевой, известной своей консервативно-патриотической позицией, вызвало осторожный оптимизм. Казалось, что представить себе министра хуже Ливанова невозможно и что Васильева, даже внешним обликом напоминающая советскую учительницу, способна и принять меры по возвращения авторитета учительскому труду, да и в целом направить школу и вуз верным путем.

Некоторые ее первые шаги типа предложения обязать школьников участвовать в уборке помещений и пришкольных территорий казались верными и подтверждающими оптимизм. С тех пор министерство образования разделилось на две части, министерство просвещения и министерство высшего образования и науки, Васильева осталась во главе первого из них, но никаких заметных изменений к лучшему ни по одному из ведомств не произошло.

Как и прежде, государство проводит «оптимизацию» образования, представляющую собой причудливое сочетание двух подходов.

С одной стороны, происходят неолиберальное по духу и сути сокращение числа педагогов, прямой и косвенный пересмотр финансовых обязательств перед оставшимися, а также принуждение вузов (а во многом и школ, пускающих в свои стены разного рода поставщиков «добровольно-принудительных услуг») к тому, чтобы они «зарабатывали сами».

С другой стороны, усиливается и ужесточается контроль, нарастает и доходит до совершенного абсурда бюрократизация учебного процесса и его организации, научная деятельность педагогов буквально насильственно заменяется заполнением бесчисленных и бессмысленных бумаг.

Опять же, не раз доводилось слышать от опытных и заслуженных вузовских работников, что в «лихие девяностые», когда государство проводило даже не неолиберальную, а крайне либертарианскую, но хотя бы последовательную и относительно однонаправленную политику, было легче: «Государство нас бросило и сказало, мол, выживайте как хотите, но при этом не лезло с контролем и бюрократией, мы и зарабатывали благодаря разным грантам и проектам».

Система ЕГЭ, и без того весьма увечная и порочная, предельных показателей своей увечности и порочности достигла на Северном Кавказе. Оттуда, как известно, в определенный момент в вузы центральной России хлынул поток абитуриентов, имеющих показатели едва ли не нобелевских лауреатов, но на деле с большим трудом разговаривающих по-русски.

Сейчас эта проблема несколько потеряла остроту, но на пике ее остроты наилучшей ее иллюстрацией была следующая карикатура. Экзаменатор в характерной мантии и колпаке волшебника с изображенными на них звездами сообщает не менее характерного вида собеседнику в маленькой круглой шапочке и с бородой без усов: «Извините, но Хогвартс по ЕГЭ не принимает».

Оптимизация касается, конечно же, и финансирования.

Летом на «правительственном часе», посвященном нацпроекту «Образование», пугающие цифры озвучила аудитор Счетной палаты Светлана Орлова. Она сообщила, что расходы на нацпроект «Образование» за весь период его реализации составляют менее 800 млрд рублей. Учитывая, что в целом расходы на образование – около 27 триллионов рублей, на «прорыв» предусмотрено менее 3%. По словам Орловой, в настоящий момент расходы на образование составляют 3,6% ВВП в год, притом что в лучшей мировой практике затраты на эту сферу находятся на уровне 5-7% ВВП.

Рассказала аудитор и о резком сокращении мест в образовательных учреждениях в результате «оптимизации». Ее результатом стало сокращение с 2001 года числа детских садов с 51 до 48 тысяч, сельских школ – с 46 до 24 тысяч, городских – с 23 до 18 тысяч единиц.

Как итог, детям порой приходится учиться во вторую или даже третью смену (причем такая картина наблюдается не только в Дагестане или Ингушетии, но и в таких перенаселенных городах, как Краснодар). В таком режиме учится 13% школьников, или более 2 млн учащихся – восьмая часть от общего числа тех, кто на сегодняшний день получает школьное образование.

«К 2024 году численность школьников составит почти 20 миллионов, и система общего образования должна отвечать этому вызову. На первый план выходят качественные, одинаково доступные по всей России образовательные услуги», - резюмировала представительница Счетной палаты, вольно или невольно воспроизведя ту самую формулу, которая еще не так давно называлась худшим наследием «эпохи Ливанова».

Слова имеют значение – об этом прекрасно осведомлен всякий, кому еще повезло получить образование, а не стать клиентом сферы образовательных услуг.

Николай Проценко, Станислав Смагин